Мне несколько неловко было
ехать на фабрику банкира: я не был у него самого даже с визитом, несмотря на его желание видеть всех нас как можно чаще у себя; а не был потому, что за визитом неминуемо следуют приглашения к обеду, за который садятся в пять часов, именно тогда, когда настает в Маниле лучшая пора глотать не мясо, не дичь, а здешний воздух, когда надо ехать в поля, на взморье, гулять по цветущим зеленым окрестностям — словом, жить.
Неточные совпадения
— Ну, кто же будет строить эту
фабрику, где никого нет? Туда нужно
ехать семь часов
на паршивых лошадях!
— Он тебе не понравился? — ласково спросила она, гладя плечо Клима. — А я очень ценю его жизнерадостность. Он — очень богат, член правления бумажной
фабрики и нужен мне. Сейчас я должна
ехать с ним
на одно собрание.
Не желая видеть Дуняшу, он зашел в ресторан, пообедал там, долго сидел за кофе, курил и рассматривал, обдумывал Марину, но понятнее для себя не увидел ее. Дома он нашел письмо Дуняши, — она извещала, что
едет — петь
на фабрику посуды, возвратится через день. В уголке письма было очень мелко приписано: «Рядом с тобой живет подозрительный, и к нему приходил Судаков. Помнишь Судакова?»
На фабрике Петр Елисеич пробыл вплоть до обеда, потому что все нужно было осмотреть и всем дать работу. Он вспомнил об
еде, когда уже пробило два часа. Нюрочка, наверное, заждалась его… Выслушивая
на ходу какое-то объяснение Ястребка, он большими шагами шел к выходу и
на дороге встретил дурачка Терешку, который без шапки и босой бежал по двору.
На фабрике часы пробили двенадцать, час, два, а барин все не
ехал.
А дело вот в чем, — продолжал Яков Петрович, обращаясь ко мне, — нужно было ихнему хозяину съездить из городу
на фабрику;
поехал он
на лодке, а гребцами были вот эти два молодца.
Что же бы вы думали?
Едем мы однажды с Иваном Петровичем
на следствие: мертвое тело нашли неподалеку от
фабрики.
Едем мы это мимо
фабрики и разговариваем меж себя, что вот подлец, дескать, ни
на какую штуку не лезет. Смотрю я, однако, мой Иван Петрович задумался, и как я в него веру большую имел, так и думаю: выдумает он что-нибудь, право выдумает. Ну, и выдумал.
На другой день, сидим мы это утром и опохмеляемся.
Потом
на фабрику поедет, там тоже только людям мешает: человек за делом бежит, а он его остановит, ругать примется ни за что; говорит: для переду годится.
Вот мы и
поехали: проезжаем мимо, нарочно тихо — в колясочке, и вижу: дом как дворец; вывеска
фабрики на три улицы; окна в магазине — хоть шестериком в них поворачивай.
Прохор. Старики с
фабрики приехали; два раза присылали узнать, дома ли. Ну, где, мол, скоро ль их дождешься? За город кататься
поехали! Авось хоть при стариках-то угомонятся немножко, а то ведь это наказанье сущее: каждый день либо с утра до поздней ночи, либо с вечера
на всю ночь, а ты до четырех утра не спи, дожидайся их! (Подходя к портретам). Что эти идолы-то тут стоят! Прибрать бы их, да не знаю, куда повесить.
Андрей. Вот еще-с. (Подает записку). Они хотят
ехать за границу, так чтоб своих денег не тратили: по этой записке им выдадут из конторы сколько нужно
на расходы. Здесь обозначено-с. Вот теперь все-с. Я сейчас уезжаю
на фабрику месяца
на три; видеться нам незачем-с: дальние проводы — лишние слезы. Да и некстати: меня старики провожают, так пристойно ли им будет глядеть
на нас? Затем прощайте. (Уходит).
Прохор. Да хочу укладываться:
на фабрику едут — только позавтракают. Сейчас приказали здесь у них закуску накрывать. (Уходит в дверь налево).
Он был и в Индии, занимался торговлей в Китае, но неудачно; потом
поехал в Гаванну служить
на одной сигарной
фабрике, оттуда перебрался в Калифорнию, был репортером и затем редактором газеты и — авантюрист в душе, жаждущий перемен, — приехал
на Сандвичевы острова, в Гонолулу, понравился королю и скоро сделался первым министром с жалованьем в пять тысяч долларов и, как говорили, был очень хороший первый министр и честный человек.
Говорили, что покойник, выйдя из дому, позвал своего мальчика, сел
на дрожки и
поехал по направлению к горящей
фабрике, где ему лежала дорога домой, и благополучно достиг узкого моста через крутой, глубочайший овраг, усеянный острыми камнями. Но здесь лошадь его чего-то испугалась, взвилась
на дыбы, кинулась в сторону; перила ее не удержали, и она слетела вниз и убилась, и убила и седоков.
И
едет она не к цыганам, а
на фабрику, в первый раз в жизни.